Андрей когда-то бросил мел и журнал, чтобы гнаться за московскими мечтами, но мечты оказались хлипкими, как старая газета. Теперь, чтобы не остаться без крыши над головой, он готов расстаться с последним, что связывает его с детством — домом, где, по городской легенде, Пушкин якобы останавливался на чашку чая. Проблема в том, что дом — не его, а отца, который сидит в колонии и считает сына предателем. Без его подписи сделка невозможна. Тогда Андрей придумывает отчаянный ход: возвращается к профессии, которую сам же когда-то презирал, и устраивается учителем литературы — днём в обычную школу, вечером — в колонию, где за партами сидят не двоечники, а мужики с отмотанными сроками и взглядами, привыкшими видеть только решётки.
На уроках подростки зевают над «Евгением Онегиным», а взрослые, у которых за плечами война, тюрьма и улица, вдруг просят перечитать строфу — ту самую, про честь и долг. Ирония в том, что в колонии его слушают внимательнее, чем в классе с Wi-Fi и кондиционером. Там каждый знает: слова могут быть последним, что у тебя осталось. Андрей ловит себя на мысли, что снова верит в силу текста — не как в инструмент заработка, а как в мост между людьми, которые давно перестали друг друга слышать.
Но главное испытание впереди: однажды в вечернем классе он увидит отца — не как заключённого, а как ученика. И тогда уже не документы, а правда станет тем, что может вернуть их друг другу. Потому что дом — это не кирпичи и не слухи про Пушкина, а способность простить. Даже если для этого приходится снова взять в руки школьный мел — и начать заново.
